Священнослужители Суземского благочиния отслужили панихиду по невинно-убиенным жителям Хутора Никольского
Панихиду по жертвам массовой казни, произошедшей 23-го мая 1943-го года, провели благочинный Суземского церковного округа иерей Алексий Серебряков и настоятель Новопогощеского Храма во имя преподобного Алексия, человека Божьего иерей Виктор Гамзов.
В мероприятии приняли участие председатель районного Совета бывших малолетних узников Раиса Андреевна Филина. Очевидица расстрела Татьяна Федоровна Мамоненкова. Бывшие малолетние узники Владимир Егорович Шкуричев, Нина Григорьевна Козлова и Михаил Степанович Бакерин. Директор муниципального бюджетного учреждения культуры «Суземская межпоселенческая центральная библиотека-библиотечное объединение» имени писателя А.В. Софронова Елена Александровна Журбина. Местная жительница Марья Сидоровна Прудникова — дочь очевидицы расстрела Веры Ивановны Кулаковой. Супружеская чета Татьяны и Алексея Кривошеевых , на приусадебном участке которых находится братская могила 75-ти жителей Хутора Никольского, убитых фашистами во время массовой казни сотен детей, женщин и стариков.
По окончании панихиды Отец Алексий произнес короткую проповедь, отметив в числе прочего, что невинно-убиенным жителям Хутора Никольского выпала тяжелая доля стать мучениками.
«Отличительная черта православия заключена в таинстве покаяния», — сказал Отец Алексий, разъяснив, что богоборческие силы, затмевая разум людей, творят зло на земле и отнимают у людей возможность покаяния:
— Несомненно, сотворившие злодеяние пребывают в аду. Вряд ли кто-то из них успел при жизни покаяться, ведь диавол, овладев душой человеческой, уже не отступается от неё.
Отец Алексий и Отец Виктор тепло приветствовали гостей мероприятия, переживших все тяготы военного лихолетья и помнящих лютую жестокость фашизма.
Стихотворение свидетеля этих трагических событий — Геннадия ЧЕЧЕНИ, выжившего во время казни, но ныне уже почившего, предоставлено Ириной Серебряковой — супругой благочинного Суземского церковного округа.
РАССТРЕЛ
Кто знает, как бы жизнь могла сложиться,
Когда б ни тот кровавый час.
Пусть никогда ни с кем не повторится,
То, что двадцать третьего мая обрушилось на нас.
Нам не хотелось верить в смерть,
Хотя так часто возле нас она витала.
И все же это время майское для нас для всех
Чертой-водоразделом между смертью и сиротством стало.
Ворвались в наш посёлок палачи.
Как свора бешеных собак с цепи сорвалась,
И нам не спрятаться и не уйти,
Такая видно уж несчастная судьба досталась.
Все люди по подвалам разбежались,
Надеясь, что не тронут, не убьют,
Но залпы автоматные, как видно, по команде вдруг раздались,
И заплясала смерть, ведь это в честь ее салют.
В подвал летели связками гранаты,
Потом того, кто оставался вдруг живым,
Хлестали очереди из автоматов,
Все это было настоящим адом и ничем иным.
Вы слышали бы, как кричали женщины и дети,
Такого в жизни невозможно пережить,
Прошли с тех пор десятилетия,
Но боль и память до сих пор остались жить.
Все ближе к нам каратели подходят,
Уничтожая всех перед собой,
А матери, не веря в смерть, наверх из погребов выходят,
Платками машут белыми над головой.
Откуда нашим матерям известно,
Что белый флаг – то это не стрелять.
Но для фашистов не было ни правил и ни чести,
Одна у них мораль – подряд всех убивать.
Махнул рукой в мундире черном, видно, главный из карателей,
Переходи мол на другую сторону,
И для убийц не надо целиться старательно,
Ведь из живых людей мишень составлена огромная.
Мы не успели до середины улицы дойти,
Как засвистели сотни пуль над нами,
И многие, кто были впереди,
Как будто скошенные чем-то вдруг неестественно упали.
Все бросились бежать от смерти,
Кто был еще живой или не ранен,
Такого напряжения нервов, мне поверьте,
Никто не мог бы предсказать заранее.
Пружиной сжавшись, вроде бы стрелой,
Перебежал я улицу и спрятался у сада
И вдруг, как будто выросшую передо мной,
Сестру свою заметил у ограды.
Какое-то секундное мгновенье
Испуганно глядел я ей в глаза,
А кровь ее из ранки между глаз струилась медленно,
И вдруг она упала замертво, ни слова не сказав.
Быть может, тот кусочек смерти,
Что должен был достать меня в затылок,
Не разобравшись в этой круговерти,
На этот раз он просвистел над головою мимо.
Носились веером и стрелами шальные пули,
Уничтожая все живое на своем пути,
Не разобрать было в сплошном кошмарном гуле,
Откуда же стреляют, куда надо бежать или ползти.
Я забежал в какой-то маленький пустой подвал,
Укрылся там подушками, одеждой.
Не зная, что мне делать дальше, ждал
С какой-то обреченною надеждой.
Стрельба на улице не утихала,
То взрывы одиночные, то автоматы стрекотали,
Заметил, старшая моя сестра в подвал вбежала
А вслед за ней шеренга целая фонтанчиков земельных заплясала.
Стрельба мгновенно оборвалась,
И стало страшно тихо, не понять,
Потом какие-то команды раздавались,
И начали каратели в одну толпу оставшихся в живых людей сгонять.
Что натворили сволочи – безбожники
За этот страшный и кровавый миг.
В таких делах они способны проявить себя вояками хорошими
И побеждать лишь мирных жителей в «блицкриг».
Рвалась, рыдая, из рук соседей старшая сестра,
Туда, где наша мать упала
С трехлетним братом на руках
И почему-то долго не вставала.
Прошиты насквозь очередью длинной
Они остались на земле лежать.
Не упустила мать из рук свое дитя безвинное
И так осталась с ним навечно спать.
О, матери! Любимые, родные,
Но как же это так могло случиться,
И что же теперь делать нам одним,
Ведь вы ушли от нас и даже не успев проститься.
Не принято у нас награды матерям вручать
За то, что жизнь детям они повсюду защищали.
И ради них они могли страдать,
Переносить все тяготы и даже умирали.
Кругом толпы каратели стоят,
Готовые в любой момент нажать курки на автоматах,
А с той толпы лишь старики да женщины с детьми глядят
Глазами страшными и горя полными от непредвиденной утраты.
Прощай, Суземка, – поселок мой родной,
Истерзанный, измученный, почти убитый.
Осталась здесь невинно пролитая кровь
Любимой матери, сестры и брата, мною не забытых.
Я каждый год в день памяти в Суземку приезжаю
Цветы весенние на братскую могилу положить.
И каждый раз всё заново переживаю
С теми людьми, кому досталось жить…